Социологи в очередной раз не угадали результаты выборов: россияне с «альтернативным» мнением просто не попадают в их анкеты. Не потому ли, что главным заказчиком исследований становится государство?
«По данным опроса, во втором туре выборов губернатора Владимирской области у врио главы региона Светланы Орловой больше шансов на победу», «согласно результатам экзит-пола, за действующего губернатора Хабаровского края Вячеслава Шпорта во втором туре выборов главы региона проголосовали 57% избирателей, а за кандидата от ЛДПР Сергея Фургала — 43%», «экзит-пол: во втором туре выборов главы Приморья Тарасенко набрал 53% голосов»… Это лишь крупицы той информации, которой социологи сопровождали последние губернаторские выборы в России. И по большей части эта информация оказалась ложной.
Провала с прогнозами никто не заметил, потому что все были увлечены другим — решениями ЦИКа, реакцией Кремля и вообще внезапно открывшейся «региональной повесткой». Хотя после президентской и думской кампаний 2011–2012 годов, когда социологи не увидели поднимающейся протестной волны избирателей, нынешняя неудача — крупнейшая в своем роде. И подтверждает малоприятный факт: социологические прогнозы работают, пока описывают реальность, о которой мы и так уже все знаем. И не работают, когда требуется увидеть и предсказать что-то новое. Почему?
— Одна из причин известна: в проблемных регионах был очень большой процент неответов людей, которых опрашивали на выходах избирательных участков,— поясняет Дмитрий Рогозин, завлабораторией методологии социальных исследований РАНХиГС.— Это всегда тревожный знак, а когда отказываются отвечать люди с «особым мнением» — все становится опасно вдвойне. Сегодня, задним числом, можно сказать, что на экзит-полах решили молчать противники действующей власти, поэтому процент голосов за ставленников «Единой России» оказался завышенным.
Молчание «протестного электората» при этом становится характерной и говорящей приметой времени, а сами социологи реагируют на него симметрично — перенимая эстафету молчания. Как подчеркивает Тимур Османов, глава группы телефонных опросов ФОМ, крупнейшие полстеры в этот раз оставили большинство региональных социально-политических опросов, проведенных накануне выборов, непубличными и об их результатах мы не можем сказать ровным счетом ничего. Такова была воля заказчика, который все чаще становится государственным и искренне не понимает: к чему огласка? Анализировать данные этих опросов всерьез мало кто готов. Делать выводы на их основании сложно. И не легче ли превратить всю социологию в полупубличную сферу, которая будет дозированно выдавать гражданам только проверенные сведения?
В итоге возникает парадоксальная картина: исследования, выполненные на деньги налогоплательщиков, все чаще оказываются им недоступны из соображений «государственной целесообразности». А сами налогоплательщики все чаще отказываются участвовать в этих исследованиях, перестав видеть в них какой бы то ни было смысл. Общество и самая завязанная на него наука — социология — в России драматически расходятся, теряя интерес друг к другу. И проблемы с предсказанием итогов выборов в этой связи — просто частный симптом серьезной болезни.
Крен на «огосударствление» социологического рынка наметился давно и ни для кого не является секретом. Помимо основного потока денег, выделяемых на исследования в рамках госзаказов и распределяемых между известными компаниями, есть еще деньги, которые государство тратит на свои исследовательские центры, выполняющие спецзадания. Самый известный из них — это исследовательский центр ФСО (в полном наименовании: Служба специальной связи и информации Федеральной службы охраны), который с 2003 года взял на себя функции расформированного Федерального агентства правительственной связи и информации (ФАПСИ) и теперь отвечает за оценку работы губернаторского корпуса, отдельных нацпрограмм, а также за проведение предвыборных опросов.
Поскольку заказы, выполняемые службой ФСО, не выставляются на госторги, а результаты ее работы не публикуются в открытом доступе, вокруг этих «тайных исследований» сложилась развитая мифология. Слив цифр, полученных ФСО в ходе опросов и озвученных на закрытых правительственных заседаниях, становится лакомой добычей СМИ: в условиях массового недоверия обычным социологам приятно думать, что хотя бы «службисты» все считают правильно. Да и масштабы их работы потрясают воображение: если в стандартном социсследовании опрашивается 2, от силы 4 тысячи человек, то ФСО опрашивает за раз по 45 тысяч… Это, конечно, стоит дорого, но средств у ведомства хватает: по экспертным оценкам собеседников «Огонька», на долю фэсэошных исследований сегодня приходится около четверти всего социологического рынка. Причем объем этого рынка имеет тенденцию к росту: с 2017 года, когда произошло расширение полномочий ФСО и ведомство включилось в «информационное противоборство» с клеветниками России, социологи в погонах стали интересоваться не только оценками эффективности работы правительства и властей разных уровней, но и взглядами россиян на самый широкий круг проблем, касающихся положения страны в мире и наличия внутренних угроз. Разумеется, на руку силовой опросной конторе играет административный ресурс: в открытом доступе в интернете можно найти бесхитростные призывы администраций тех или иных городов/регионов поучаствовать в организации/проведении опроса ФСО, равно как и соглашения Службы спецсвязи «об информационно-правовом взаимодействии» с различными властными институтами (вплоть до региональных конституционных судов).
— У социологов есть поговорка, что лучший опрос — это допрос, и мы прекрасно знаем, что в тех же США опросные технологии поначалу развивались благодаря заказам военного ведомства,— рассуждает Дмитрий Рогозин.— Но все-таки постепенное погружение социологического знания в область военной тайны не может не вызывать беспокойства. Закрытость «социологов в погонах» воспринимается ими самими (а зачастую и многими СМИ) как преимущество — знак качества и элитарности. Но на самом деле это уязвимость, потому что, закрываясь, ты не даешь оценить свою методологию, плодишь ошибки.
Силовое ведомство, впрочем, уверено, что оно само кого хочешь оценит: еще в прошлом году выставило на закрытые торги заказ на разработку автоматизированной «системы контроля», которая помогла бы «выявлять нарушения, допускаемые неправительственными общественными организациями во время проведения телефонных или интернет-опросов граждан страны». Стоимость системы оценивалась скромно — в 19,4 млн рублей, а о результатах ее работы мы ничего не знаем, да и вряд ли узнаем.
— Я бы не стал вконец демонизировать людей из ФСО: когда их опросы появляются на публике, ничего сенсационного в них не обнаруживается,— считает Григорий Юдин, профессор Московской Высшей Школы Социальных и Экономических Наук (Шанинки).— А на последнем Форуме полевых интервьюеров, прошедшем в Томске, на публике появились сами социологи-полковники, которые приехали туда по приглашению штатских организаторов. Пусть они ничего не говорили, но хоть показали, что могут выйти из тени. Меня в этой связи куда больше смущает другое государственное ведомство — Росстат. Знаете ли вы, что его сотрудники, согласно официальной информации, ежемесячно проводят обследование уровня занятости домохозяйств, опрашивая 77 тысяч респондентов? 77 тысяч — это невиданная цифра! Чтобы просто узнать мнение всех этих людей, нужно задействовать массу интервьюеров, рынок которых в стране ограничен и нами изучен. Однако никто из коллег, с которыми мы обсуждали это на форуме, не мог припомнить, чтобы кто-то из них работал с Росстатом. Либо это ведомство существует в какой-то параллельной остальным социологам реальности, либо… за качество грядущей переписи населения стоит волноваться.
Возможные претензии к качеству переписи пока обсуждаются менее охотно, чем ее стартовая цена, зависшая на отметке в 50 млрд рублей. Освоить такой бюджет — честь для любого государственного органа, тем более что сегодня у всех бум на социологические исследования! Для профессиональных социологов, скажем, уже давно стали притчей во языцех «опросы Федеральной антимонопольной службы». Прямолинейность, с которой ФАС подходит к изучению общественного мнения, впечатляет: она устраивает голосование по тому или иному сюжету на собственном сайте, а потом результаты этого голосования (как бы ничтожно ни было число респондентов) использует для обоснования своих решений. На этом фоне полковники-социологи из ФСО действительно являют некий пример профессионализма, скрупулезно охраняя свое «тайное знание» от менее задачливых коллег.
Впрочем, одним государственным заказом на социологию не объяснишь нежелание россиян общаться с социологами и падение интереса к их делу. Ситуация начала 90-х представляет собой обратный полюс: тогда приходилось «отбиваться» от респондентов, желавших поделиться своим мнением. Сейчас, по подсчетам экспертов, до 90 процентов людей ускользают от социологов.
— Мы изучали, какие мотивации все-таки толкают россиянина заполнить анкету социолога,— рассказывает Григорий Юдин.— На первом месте жалость: стоит бедный студент или пожилая женщина на улице, собирает анкеты — ну как не помочь? Люди откликаются и наскоро (а то и наобум) заполняют предложенные опросники. Второй вариант — это мотивация жалобы. Скажем, человек хочет через социологов пожаловаться федеральной власти на региональную. Понятно, что такой подход побудит его критично отзываться о том же губернаторе и комплиментарно о президенте. Наконец, третью мотивацию можно условно назвать «надзорной»: человек считает важным подать сигнал, что он против всяких революций и потрясений. А вот мотивации народного волеизъявления нет в принципе. И эта особенность сильно влияет на результаты наших опросов.
Общаться с россиянами трудно — об этом говорили и на Форуме полевых интервьюеров. Именно эти люди — интервьюеры — соприкасаются с реальной жизнью и изыскивают способы добиться ответов от тех, кому отвечать не хочется. Они работают со всеми заказчиками: от «Левада-центра» до ФСО. Между тем сказать, что их работа ценится, сложно: текучка в этой профессии, как на фронте, и, если человек задерживается здесь на год-два, он уже считается старожилом.
— Зарплата интервьюера, занятого на стандартизированных телефонных опросах, в среднем 100—300 руб. в час,— рассказывает Наталья Галашова, генеральный директор исследовательского центра «Контекст» в Томске.— При том что она требует колоссального интеллектуального и эмоционального напряжения: подойти к человеку, заговорить с ним. Спасаемся тем, что работать интервьюерами к нам приходят возрастные женщины, в прошлом директора предприятий, учителя, библиотекари и пр. Но дело это очень непрестижное.
Низкий уровень престижа и оплаты труда порождает подчас на «полевом» уровне социологии характерные компенсаторные явления: непрозрачную занятость (например, чтобы интервьюеров-пенсионеров не лишали льгот), отказ от уплаты налогов, подтасовки результатов, упрощенные способы сформировать выборку («занеся деньги» кому нужно) и пр. Масштабы непрозрачности отрасли, которая призвана сделать прозрачными все общественные процессы, уже пугают самих социологов. Во всяком случае, по инициативе одного из крупных московских полстерских центров идут попытки приучить всех контрагентов работать в открытую, сделав проницаемыми их технологические и финансовые процессы. Успех предприятия, впрочем, пока неочевиден.
Зато очевидно, что на фоне щедрых трат на «роботизацию» и «информационные системы» устойчивое безразличие к тому, кто и как реально собирает данные опросов, проливает свет на кризис доверия к социологическому знанию в России. В конце концов сама социология начинает напоминать колосса на глиняных ногах: все ценят «самую достоверную» аналитику, никто не ценит общение с людьми. Если бы можно было как-то узнавать все о россиянах, не имея с ними дела, осуществилась бы заветная мечта о социологии без человека — о больших данных, которые не смогут отмолчаться и «затрудниться ответить». Только вот данные, какими бы большими они ни были, но полученные вне живого и непосредственного общения, навряд ли можно назвать качественными, если учесть, что человек не состоит из реакций на стимулы и не исчерпывается поведением. Если, конечно, кого-то всерьез волнует содержание общественного мнения.
Источник: Коммерсант.
